Колдун Балава

           (из хроник царя Дю 1) 

                            
В далекой дали, где живут попугаи,
Где ветви хранят обезьян полупьяных,
А попы полны и румяны
В своих педофильских садах. 
 
Он выступал белозубо. Исследовал щели. 
Сучил паутину, писал некрологи.
И обездрачивал кроликов нежных,
И в склеп заходил, поиграться костями. 
 
Потом, наплевал на свои приведенья.
Стал белобрысой красоткой сисястой.
Оделся в цветастые нежные платья,
И устремился к горе Двамалунгме. 
 
И в этом обличье шутил безобразно:
Давил крокодилов и уток спесивых
Ловил на лету, ради забавы.
И колдовал на пеньке сиротливом. 
 
Потом он поправил прическу и сиськи,
Где-то у речки с горами гнилыми,
Где и коровы не очень пасутся,
Ибо на них нападают дохлетки. 
 
Он повстречал тирана великого,
Пел ему песню, показывал лоно,
Которое было весьма волосато,
Которое было шикарно немного. 
 
Склонял он царя на постыдное блудство,
Сиськами тряс, рекламировал попу,
Его приглашая и губы отведать,
Его одуряя запахом дырным. 
 
Царь же смотрел на него омудело,
Думал, дурашка, что вертится баба,
Но стояк свой под веером прятал,
Не торопился красотку продырить. 
 
Колдун же транжирил своё обаянье,
Знал, супостат, что стояк пересилит
Царскую стать неприступную очень.
А сперма Балавы была ядовита... 
 
Хотел уже царь устремиться на приступ,
Раком поставить ветлявую сучку,
Вдырить ей так, чтобы развратница ныла,
И приближала монарший оргазм. 
 
Но из-за гор, стоящих в сторонке,
Некий дракон налетел на Балаву.
Был он могуч и вонял непристойно,
Пасть разевал, сияя зубами. 
 
Он, этот изверг, в иллюзиях не был,
Знал, что блондинка за сиськами прячет.
Он вознамерился слопать чертовку,
Чтобы насытить голодное пузо. 
 
Колдун же, дракона узрев, чертыхался,
Скинул постыдный облик блудницы.
Предстал пред царём мудаком бородатым,
С вислой елдою и посохом чёрным. 
 
Царь оелдел, увидев такое,
Понял мгновенно, какую подставу
Тело красотки ему подложило,
И ломанулся в кусты одичало. 
 
Визгом наполнился, паникой, дрожью,
Лагерь царя, шатры повалились,
Визири скорее плащами укрылись,
А остальные спасали парчу и кувшины. 
 
Потом разбежались в разные стороны,
Попрятались в дуплах, ямах, оврагах,
Оставив костёр, где огонь поедал 
сочную тушку барашка.
 
Балава же выглядел злым от облома,
Мантры бубнил с убийственной силой,
Чтоб сокрушить врага на подлёте,
Чтоб вероломца в реке потопить. 
 
Но что для дракона какие-то мантры,
Оскал бороды и магический посох?
Может и сам он магически каркать
Химостить круто, плеваться огнём. 
 
И закипела борьба над рекою петляющей
Мантры Балавы кружились и плавились,
а искры дракона на головы падали
опаляя людей, бежавших отчаянно. 
 
Что было дальше, другие поведают,
Но жутью пердёвой насытились солнца, 
И треск попугаев на дальних ветвях
Смолк под напором колдующих тварей. 
 
Я тоже бежал, царю подражая,
Что-то кричал, растрачивал пуки,
Был опосля награждён за заслуги,
И поживился казной на халяву. 
 
О том же, что было, когда мы умчались,
Панику в ноги налив для хорошего бега, 
Мне сообщили приватно мои лицемеры,
Очень большие любители злата. 
 
Немного кривляясь они рассказали,
Что лютый дракон был закинут за горы,
А колдунишка захапан змеёю,
Но спасся от уз и зализывал раны. 
 
Теперь, говорят, он понты не кидает.
Ходит, хромая на левую ногу.
Но сперма его пока ядовита,
И представляет большую опасность. 
  
 
                                           © Двамал