ХРОНИКА ГОЛОВЫ 

Бегут, бегут мурашки,
усидчивые мухи потолка,
кружат комарики, пищанье мыши множат,
ползет удав красив и величав.
И чавкает у зарослей рябины
просфоркой черствою филолог-пушкинист,
с ним пулемет, по небу ходит свист,
да запах падший задымляет нос. 
 
А вдалеке печальном и унылом
Где черт себе ломает ноги,
И губит сменные хвосты,
заметное явление зачалось.
Натравный гарнизон голодный
явился взором пень облобызать.
Червивым выползом из нор
Был предварен поход к кормушке этой,
и писком, и урчаньем, и вознёй,
которую двуногим не понять. 
 
Учуяли блаженные букашки
что пень созрел и приготовлен
разжать уже могучие тиски,
хранимое добро халявой сделать.
И созерцать, как бесится зверьё,
растаскивая сладкие куски. 
 
И нюх свободный выкинув навстречу
внимали запаху козявки всей байдою,
усами шевелили, предвкушая
достойный пир, на кушанье смотрели
чуть-чуть прикрытое кладбищенской парчой. 
 
И оценили достоянье пня.
На них с него глядела голова
Зовя к себе потухшими глазами.
И там, где третий глаз чернел,
весьма красиво пулей нарисован,
уже сидела сочная пчела. 
 
Какой же суп из этой головы
сварить бы можно, будь она свежа,
какой бы студень вышел аппетитный
коль голову поднял бы вместе с блюдом
почти на великанские вершины
какой-нибудь прохожий каннибал.
Но не было его в округе этой,
лишь след людской - лежала голова,
на блюде белом. 
 
Они смотрели нежно на неё,
но не прошло и полного мгновенья,
как будто замыслов своих стесняясь,
с жужжанием и писком истеричным
накинулись на лакомство, в момент
всю голову кишением украсив.
 
Прошли часы, пол времени прошло;
прошли дожди, обняв гробы в могилах;
промчались ночи-дни.
Но не напрасна трата сил такая,
и выползанье лун, и солнца диск,
и ветров влажные порывы,
и дождь, и палево жары,
и медные лучи богинь - бродили, 
над местом, где покоилась глава, 
служившая соблазном для ежей. 
 
Алхимия зубов её преобразила
До самых потаённых мест.
И там, где некогда людской хранился разум -
бесхитростно царила пустота
как постоянство, как сама судьба. 
 
На солнце череп ласково светился,
а из его познавших ветер глаз,
как из пещер великих выходили
козявки и трудяги муравьи,
чистюли мухи морды умывали,
змеюка проползла из глаза в глаз. 
 
И там, где глаз когда-то поднимал,
своё всегда загадочное веко
луч танцевал, уже не преломляясь
в зеркальности живого хрусталя. 
 
И там, где луч, имея зависанье,
копил себя, как желтоватый газ,
могли бы видеть странники не только
чудное путешествие жуков,
но третий глаз, который просверлив,
забытой оказалась пуля,
в траву легла и быстро заржавела,
нагнав тоску на рыжих муравьев. 
 
Но глаз оставила, и тек через него
в пространство изумленное и ночью,
незримый сок,
сзывая духов, мощью наделенных,
над черепом летать и ворковать. 
 
А пень, привыкший к ноше дорогой, 
подобно трону царскому стоял,
корнями проникая в небо ада.
И пламень адский корни согревал. 
 
 
                                           © Двамал